(241-238 до н.э.)
Подписанный в 241 году[1] Гаем Лутацием Катулом и Гамилькаром Барка мир завершил вековую борьбу за Сицилию. Риму удалось то, что не удалось ни Дионисию, ни Агафоклу. Эта война, отмечает Полибий, «была продолжительнее, упорнее и важнее всех войн, какие известны нам в истории».
В отношении доблести победный венок, по его признанию, стяжали римляне, но величайшим вождем того времени по уму и отваге был Гамилькар Барка. Спустя почти столетие Полибию вторит Диодор Сицилийский[2]. «Гамилькар карфагенянин, по прозвищу Барка, и Ганнибал его сын, с общего согласия считаются величайшими полководцами карфагенян, более великие не только, чем их предшественники, но и также чем полководцы более поздних веков…
Еще до того как он стал полководцем, благородство Гамилькарова духа было очевидно, и, когда он добился главнокомандования, он показал себя достойным своей отчизны ревностью к славе и презрением к опасности. Он слыл человеком исключительного ума, и так как он превзошел всех своих сограждан как отвагою, так и военным дарованием, он и в самом деле был как мудрый царь и как доблестный воин»[3].
В глубине души Гамилькар не признал поражения в войне, тем более что его армия в бою не была разбита. И вся остальная жизнь его была посвящена одной цели – реваншу! Любой ценой…
Однако вскоре после наступления мира у Карфагена возникла такая головная боль, по сравнению с которой даже недавние военные испытания показались вздором. Случившееся столь явно и ярко характеризует нравственный уровень правителей Карфагена, едва не приведших к гибели Карфаген на сто лет раньше отпущенного судьбою срока, что требует отдельного рассказа. В историю происшедшее вошло под именем Ливийской войны или Войны наемников.
Заодно у читателя появится наглядная возможность сравнить морально-нравственный потенциал элит Рима и Карфагена. Если победу Риму в закончившейся войне принесла, в некотором смысле, самоотверженная щедрость римских патрициев, то Карфаген уже при заключенном мире чуть не погубили патологические жадность и скупость его «старейшин» и «советников». Причем жадность и скупость весьма нерасчетливые, обернувшиеся гигантскими потерями для пытавшихся «сэкономить».
Ливийскую войну Полибий, называет также «домашней войной» Карфагена, что в греческом военном лексиконе является синонимом «гражданской войны». «Война эта заслуживает упоминания по многим причинам, но … мы расскажем о ней в немногих словах лишь существенное.
Какого свойства бывает война, обыкновенно именуемая войною на жизнь и на смерть, и каков бывает ход ее, лучше всего можно понять из тогдашних событий. Равным образом из тогдашнего положения карфагенян яснее всего можно видеть, чего должны ждать и заблаговременно остерегаться те государства, которые пользуются наемными войсками …
Наконец, что важнее всего, из событий того времени можно уразуметь причины, по которым при Ганнибале возникла война между римлянами и карфагенянами.
Для людей любознательных полезно будет усвоить себе возможно более точное представление о войне, о причинах коей до сих пор существует разногласие не только между историками, но и в среде самих участников ее»[4]. Напомню, что Полибий писал эти строки спустя примерно 70-80 лет по окончании Ливийской войны.
Хроники Полибия являются основным источником об этой войне. Их и положим в основу нашего рассказа о ней, дословные цитаты обрамляя кавычками. Желающим получить более подробное и художественное впечатление о Ливийской войне можно рекомендовать роман Флобера «Саламбо».
Как все началось. Эвакуация армии с Сицилии
Сицилийская армия Карфагена, армия его полководца Гамилькара Барки была наемной. Война закончилась – наемники должны были получить расчет. Свои честно, ‒ кровью в буквальном смысле ‒ заработанные деньги. В скобках заметим, что еще во время боевых действий карфагенские олигархи «зажимали» те солдатские гроши, которые были необходимы воинам на повседневные нужды, и Гамилькар фактически содержал свою армию на свои же средства, благо таковые имелись, а клан Барка в скупости отмечен не был.
Напомним, что по подписанию мира Гамилькар Барка вывел подчиненные ему войска из лагеря на Эриксе в Лилибей, после чего отказался от своих полномочий. Отставка командующего, подлинных мотивов которой мы не знаем, ознаменовала собой переход власти в руки враждебной Гамилькару олигархической группировки, одним из крупнейших деятелей которой был Ганнон Великий, сыгравший вскоре столь отрицательную по отношению к карфагенянам роль во время событий, к описанию коих мы сейчас приступаем.
Из-за отставки Гамилькара отправкой его ветеранов в Карфаген руководил комендант Лилибея Гискон[5]. Отправка происходила четко и организованно. Гискон отправлял солдат из Сицилии в Карфаген небольшими партиями, чтобы не было волнений, стычек и прочих недоразумений. Ведь Гамилькар смог настоять перед римским командованием, чтобы его части были эвакуированы из Сицилии с полным вооружением.
Тем самым Гискон предупреждал, как он надеялся, скопления в Карфагене огромной массы вооруженных людей, очень хорошо умеющих пользоваться оружием, но уже не скованных железной «гамилькаровской» дисциплиной.
При этом Гискон проявил максимум возможной в его положении заботы о воинах, и стал положительно их любимцем. На Гамилькара же в солдатских сердцах затаилась некоторая обида – они считали, что он бросил их в трудный момент.
А стоит ли платить за проигранную войну?
Благодаря разумной политике Гискона, задача мирного «расставания» Карфагена со своей демобилизуемой армией крайне облегчалась. Все что требовалось от «отцов» Карфагена, это отдать бойцам прибывшего из Лилибея очередного отряда их плату, и отправить по местам постоянного жительства. Желательно до прибытия следующих отрядов.
Но платить «отцам» категорически не хотелось.
Да и чего платить, в самом деле, за проигранную войну?
С деньгами в казне Карфагена после двадцатитрехлетней войны было действительно напряженно, но трудно поверить, что у лучших финансистов тогдашнего Средиземноморья не был предусмотрен резерв на столь очевидный «форс-мажор». И вот здесь мы сталкиваемся с любопытным моментом.
Нам зачастую кажется, что люди, обладающие большими средствами, большими капиталами, причем в случае олигархов Карфагена – не вдруг заработанными на успешной приватизации всенародного достояния, ‒ должны отличаться от основной массы, в том числе и интеллектом выше среднего уровня. Интеллектом, позволяющим принимать оптимальные решения, особенно в критических ситуациях. Однако пример олигархов Карфагена свидетельствует, что именно в критической ситуации, когда речь идет о самом существовании государства, и в конечном счете – самих олигархов, этот «финансовый интеллект» дает систематические сбои.
Выше был отмечен случай такого сбоя, когда в 249 году возникла реальная возможность восстановления карфагенского владычества на морях, при условии некоего «сверхусилия» со стороны властителей Карфагена. Такой же, еще более губительный для судеб Карфагена «сбой» имел место сейчас – в 241 году ‒ при расчете с ветеранами Гамилькара. Забегая вперед, скажем, что аналогичное явление, приведшее «к нулю» все успехи великого полководца Ганнибала Барки ‒ сына Гамилькара, будет иметь место и во время Второй Пунической войны. Но об этом – далее.
Эта особенность олигархического интеллекта сохраняется и в наши дни.
Отряды наемников в Карфагене
Непонятно, как «отцы» Карфагена представляли себе имеющую возникнуть ситуацию, когда вместо расчета с вновь прибывшими с Сицилии отрядами, и немедленной отправки их «по домам», они начали размещать эти отряды в самом городе.
По непонятной до сих пор логике, многоопытные олигархи считали, по-видимому, что собрав в единый кулак всю, непобежденную в открытом бою, армию Гамилькара, они легче смогут лишить ее законной оплаты, не говоря уж о дополнительных выплатах и наградах, заслуженных ветеранами за шесть лет непрерывных и успешных сражений с римской армией.
Между тем, у многих бойцов в Карфагене оставались семьи, которые они в своей кочевой жизни влекли за собой по местам «боевой славы». И семьи эти также рассчитывали на солдатское жалование и наградные.
Какие-то наличные при этом наемникам выдали, но в размере, разве что на «обмыв» подвигов. Конечно, сбрасывая с себя многолетний военный напряг, бойцы усиленно «расслаблялись», стремительно теряя остатки воинской дисциплины. Жизнь в Карфагене почти мгновенно стала совершенно невозможной. Участились грабежи и убийства, даже средь бела дня.
Перевод отрядов в город Сикка
Тогда «экономные» олигархи пошли на следующий мудрый шаг. Всех прибывших из Сицилии они решили отправить из Карфагена на юг, в город Сикка (Sicca Vereria), расположенный в самом центре африканских владений Карфагена.
Полибий утверждает, что с радостью «выслушали наемники весть о выступлении из города и только желали оставить в нем свои пожитки, что делали они и вначале, ибо им предстояло очень скоро возвратиться в город за получением жалованья». В Карфагене желали оставить воины и свои семьи, чтобы не тащить их с собою вглубь страны. Но у карфагенского руководства, на сей раз, в отличие от ума, хватило власти и убедительности, чтобы настоять на своем.
Возможно, переводом армии в Сикку олигархи рассчитывали, что в глубинке им будет легче вести переговоры о «недодаче жалования», чем в столице, а в случае чего – проще будет локализовать и подавить возможный мятеж. Очевидная же мысль о том, что никакой вооруженной силы под рукой на сей день в Карфагене не было, почему-то в мудрые олигархические головы не пришла. И вовсе не пришла в эти головы мысль, что в случае предполагаемого мятежа наемников их может поддержать местное ливийское население, хорошо помнившее кровопускание, учиненное в 255 году после эвакуации остатков корпуса Регула.
На проживание наемникам была выдана какая-то мелочь ‒ «каждый из них получал золото на необходимейшие нужды». Вскоре в Сикке собралась вся бывшая армия Гамилькара в числе не менее двадцати тысяч испытанных и вооруженных боевых единиц.
То есть, по «римскому счету» ‒ порядка пяти легионов.
Случилось то, чего Гискон старался избежать даже в том случае, если бы армия получила причитавшееся жалование. Вдобавок «олигархам» еще хватило ума и на то, чтобы не отказать вообще в оплате, а отложить расчет якобы на ближайшее будущее, сказав, что, мол, «вот-вот», и «никого не обидим». Только-де шекели соберем[6].
В результате эти «вот-вот» и «не обидим» в воображении наемников превратились в золотые горы, которые не вместила бы и реальная казна Карфагена в лучшие его времена.
А пока «собравшись все в Сикке, наемники предавались разгулу: после долгих трудов они жили теперь вольною и праздною жизнью, что бывает очень вредно для наемных войск и служит, можно сказать, источником и единственной причиной волнений».
Миссия Ганнона Великого
Однако вопрос с оплатой войску надлежало как-то решать, и «отцы» нашли в своих рядах авторитетного товарища, который, по их мнению, мог бы безболезненно довести до сведения сицилийских ветеранов, с нетерпением ожидающих жалования, премиальных и наградных, что с деньгами в Карфагене напряг, а потому в ожиданиях скромнее надо быть.
Таковым товарищем оказался Ганнон Великий, стратег-правитель Ливии, проигравший до этого битву при Эгатских островах и враг Гамилькара. Прибыв в Сикку, Ганнон повелел собрать «общее собрание» личного состава, или, быть может, наиболее значимых его представителей. К ним он и обратился с прочувственными словами о тяжелом положении Карфагена после столь долгой войны, и что в положение это следует, по-хорошему, войти. И, как следствие, отказаться от части жалования, не говоря уж о прочих выплатах и льготах.
Ганнон вещает с трибуны
Можно только представить себе, какое впечатление на людей, в глазах которых уже не первый день плыл «золотой туман» могла произвести демагогия Ганнона. То, что после своих речей он остался цел, говорит о том, что пока еще какие-то остатки дисциплины у собранных в Сикке солдат сохранялись. Но волнения в лагере начались немедленно, «наемники постоянно собирались толпами ‒ или по племенам, или все без различия. Так как наемные войска принадлежали не к одному племени и говорили на разных языках, то люди не понимали друг друга, и в стоянке царили шум и смятение».
Ганнон тщетно пытался минимизировать последствия своей яркой речи. Он пожинал сейчас последствия сознательной политики Карфагена по набору наемников. Соединяя у себя на службе воинов из различных стран и из многих народностей, карфагенцы добивались того, что наемники практически не понимали друг друга, а знали лишь общие слова команд, и не могли сговориться между собой. И в целом система работала.
Но все менялось, когда требовалось, как сейчас, успокоить бушующее море взбешенных солдат. Ганнон был вынужден обращаться к разгневанным, ожесточенным галлам и иберам, лигурам и балеарам, ливийцам и полугрекам, в массе своей не понимавшим пунийского языка, через добровольцев-переводчиков из числа тех же солдат или их командиров. Переводчики часто сами не могли толком уразуметь, что говорит Ганнон, либо сознательно искажали смысл его слов. «Все было наполнено непониманием, недоверием, безпорядком».
Наемники сочли, что карфагенцы специально прислали к ним именно Ганнона, которого никто никогда не видел на поле брани, вместо тех, кто заставлял их добывать победу и проливать кровь, обещая за это щедрые награды. Ясное дело – «отцы» Карфагена замыслили обман.
Ганнон объясняет наемникам, что государственная казна Карфагена пуста
Image by John Leech, from: The Comic History of Rome by Gilbert Abbott – London, 1850
Как видим, ветераны верно ухватили суть дела. Прервав безполезные переговоры, наемники дружно сорвались из Сикки, и двинулись к Карфагену. «Наконец, не придя к соглашению с Ганноном и питая недоверие к начальникам отдельных частей, наемные войска в гневе на карфагенян направились к их городу и в числе двадцати тысяч с лишним расположились лагерем у так называемого Тунета стадиях в ста двадцати от Карфагена[7]».
Того самого Тунета (Туниса), под которым в 255 году был разбит Ксантиппом-спартанцем корпус Регула.
Олигархи впадают в панику
Только теперь, когда было поздно, карфагенские олигархи осознали, к чему привела их попытка сэкономить на солдатских деньгах. Не имея возможности организовать оборону, они сами, своими руками создали опаснейший очаг мятежа и непосредственную угрозу Карфагену. Чтобы ликвидировать начинавшееся восстание, они соглашались теперь буквально на все.
Наемники под Карфагеном
«Большою неосторожностью было и то уже, что они такое количество наемных солдат собрали в одном месте, не имея никакой опоры на случай сражения в войсках из собственных граждан, а еще большею ошибкою была отправка из города [Карфагена] вместе с наемниками детей их, женщин и всех пожитков. Имей все это в залоге, они [карфагенцы] могли бы спокойнее обсудить разразившуюся над ними беду, да и враги их были бы уступчивее в своих требованиях.
Теперь же, устрашенные близостью неприятельской стоянки, карфагеняне соглашались на все, лишь бы смирить их гнев. Они отправили из города обильные запасы различных предметов необходимости и продавали их так и по той цене, как хотели и какую назначали мятежники». Были приняты также все претензии солдат относительно жалованья.
Запоздалая уступчивость лишь подстрекнула наемников к новым требованиям: они пожелали, чтобы карфагеняне возместили стоимость их коней, павших во время войны. Но и этого им показалось мало: за недоданный солдатам во время войны хлебный паек, карфагенцы должны были заплатить по наивысшей цене военного времени.
Но и удовлетворение этого пожелания не могло уже водворить спокойствия. «Вообще мятежники постоянно подыскивали что-либо новое, делая невозможным всякое соглашение, ибо в сре